Битва богов - Страница 12


К оглавлению

12

Фотограф кивнул начальнику поста и отошел в сторону, пряча аппарат в кожаный кофр. В то время как стажер тщательно обливал колесо бензином из канистры, Рудра, сохраняя выражение снисходительной брезгливости, поднял пистолет и методически всадил две пули в кланяющегося старика. Подойдя, третьей пулей он пробил голову упавшего — такой выстрел назывался контрольным. Затем Рудра вернулся в вездеход, — правил он самолично, — и испытывающе смотрел, как Индра щелкает зажигалкой…

— Грубеешь тут, как последняя скотина, — брюзжал Рудра на обратном пути, заметив бледность и молчание стажера. — Вот погоди, потянешь годик нашу лямку, притерпишься! Еще и рад будешь размять ручки…


…Все-таки сознание собственных привилегий было самым большим утешением для Индры в лишенном комфорта, отупляющем быте. К нему, единственному на десятки постов адепту Внутреннего Круга, — если не считать прилетавших пилотов, — даже командующий сектором относился отечески. Свои завидовали по-доброму, грубо баловали Индру. В подвыпитии любили расспрашивать о гвардейской школе. Он стремился вести себя попроще, охотно и много рассказывая. При любых привилегиях, малейшая заносчивость обрекла бы Индру на публичное одиночество до конца срока. Опухшие от пьянства, бронзовокожие, истрепанные лихорадкой служаки теснились в спальне вокруг стажера, снова и снова смакуя подробности выпускной церемонии. Юноше не хватало слов, яркость воспоминаний ослепляла.


…Какая светлая, невиданная синева царила в тот день над городом! Как славно вымытые за ночь плиты улиц, наполненных ароматом цветочных гирлянд! По сторонам каменных проходов Священного Стадиона колыхались полотнища, сплетенные из живых роз. В пышной центральной арке, под колоннами алтаря, ветер чуть колебал углы белого атласного штандарта с пурпурным крылатым диском. Под стать цветам и знаменам, сплошной круглой стеной пестрели и шевелились пышные женские платья, яркие плащи мужчин; маленькими слепящими взрывами отмечало солнце чью-то диадему, пряжку на воротнике, эфес парадной сабли. Пустовали только два сектора по сторонам Алтаря, их отделяли от публики цепи зеркальных шлемов.

Там, наверху, в тесноте, в слитном гуле тысяч голосов, вспыхивает женский смех, заливаются голоса разносчиков фруктового сока со льдом. Здесь, на пустом красно-белом шахматном поле, в безмолвии стоят под солнцем четкие квадраты выпускников Гвардейской Школы.

Левофланговый Индра мужественно терпит пот, текущий в глаза из-под каски. Все его мышцы скованы привычным, давно выработанным столбняком. Замерли также легкие движения души: с надменным оцепенением человеко-статуи сливается уверенность в том, что им любуются прекрасные зрительницы.

Но вот, словно пузырь из глубины стоячих вод, медлительно всплывает басисто-звонкий удар. Испуганно замирают беспечные трибуны — зато по рядам выпускников прокатывается дрожь, страшно шипит на кого-то офицер, и товарищ справа нервно толкает Индру локтем. Курсант сдерживает дыхание долго-долго, пока не приходит второй удар. Кажется, что тяжелый, густой звук ползет сразу со всех сторон, а вернее — рождается, как сон, в его собственной голове…

…Третий гром прикатил скорее, четвертый навалился вплотную на третий. Глуховато, чаще, громче. Сотрясалось поле, словно у самой земли появилось отчаянное, торопливое сердце, готовое задохнуться в предвестии… Чего? Гибели или головокружительного взлета?

Из высоких, как ущелья, проходов трепетно выступали, ставя одну ступню впереди другой, колонны черных священников. Они держали золотые знаки на шестах, увитых цветами. Пройдя с четырех сторон среди кожано-стальных гвардейских квадратов, священники разом преклонили одно колено; закачались, блестя, змеи, кусающие свой хвост, диски, трехглазые головы. На край шахматной пустыни вышел иерофант Внутреннего Круга в алом плаще до пят — наместник столицы. Воздел руки и лицо. Задергалась седая борода.

Тогда лихорадочный грохот сменился коротким серебряным криком храмовых труб — и, подобно целой горе, рухнула над стадионом тишина.

Чувствуя, как дрожат колени, судорога сводит пальцы, сжимающие оружие у груди, прислушивался Индра к нарастающему жужжанию моторов. Общий вздох объял чащу. Люди лицом вперед валились со скамей, накрывали головы одеждой.

Сердито треща, вынырнула из-за плоской крыши Алтаря подкова толстых черных стрекоз с золотым диском на брюхе, за ними — огромная машина, белая и пурпурная, под прозрачными зонтиками двух винтов…

Облегченно и благоговейно Индра коснулся коленями мраморной плиты; склонил голову, опершись на приклад. Слушал, как садятся рычащие стрекозы, — вихрь сбоку хлестал по лицу, — как, чихая, останавливаются винты. Снова прокричали трубы, и священники стройно спели гимн. Помедлив, заговорил, заговорил над стадионом молодой, чуть косноязычный мужской голос, растягивая гласные и спотыкаясь неожиданными паузами в середине слова. Ленивый голос человека, привыкшего к тому, что в любом случае — каждое слово его, четкое или невнятное, будут судорожно ловить, повторять, истолковывать…

«О чем он говорил?» — так и светилось в глазах солдат, когда Индра в своем рассказе доходил до этого места. Спросить не смели — вдруг непосвященным нельзя этого слышать? Действительно, кое-что в речи Диска было понятно только человеку, близкому, подобно Индре, к первым тайнам Внутреннего Круга, — но общее содержание не выходило за рамки обычной имперской пропаганды. Все благополучие и могущество Страны Избранных зиждилось на ее крайней изоляции; строжайшая монополия Ордена на знания и производственные секреты поддерживалась суровой религией. Гвардия Единого, из которой отбирался также Корпус Вестников, предназначалась для того, чтобы поддерживать неизменным статус теократии, прекращать любую утечку священных знаний, карать всех, кто посягнет на тысячелетнюю систему государства-храма…

12