Битва богов - Страница 7

Яркий, весенний свет звезды поманил Дану, и она машинально потянула пальцы к стеклу. Молодой стражник, словно кот подвешенную бумажку, легко поймал ее руку и скрутил кисть. Она забилась от боли, хрипя и дергая свободной рукой. Давешний розовый, седой поршень налетел и ударил, взорвался.

— Легче все-таки, мясник! — проворчал офицер, укладывая безжизненную голову Даны на спинку сидения. — Куда она от тебя денется?

— А, ладно, все равно ей крышка, — беспечно ответил напарник, сжимая и разжимая кулак в перчатке.

…Она схватила бронзового дельфина и взмахнула им над желтой фарфоровой лысиной, но хозяин успел обернуться. Густо напудренное, ноздреватое, как гриб-трутовик, лицо Нары оскалилось мелкими гнилыми зубами и вдруг — укусило Дану выше локтя…

Рванувшись, она разлепила веки. Шприц был уже отнят, уколотое место протирал ваткой бритоголовый мужчина в стеганом жилете на голом теле. У него были медлительные слоновьи движения и глаза, словно подернутые паутиной.

Дана еще не разбирала отдельных предметов в комнате: позолота, хрусталь и зеркала окутывали ее блестящим туманом. Постепенно внимание сосредоточилось на человеке, сидевшем за столом напротив. Это был офицер Стражи Внешнего Круга, очевидно, в очень высоких чинах, с раззолоченной грудью и бриллиантовым знаком посвящения на шейной цепи. Перед ним в свете настольной лампы лежало содержимое сумки Даны. Офицер смотрел не на вещи и не на рабыню, а все время вбок, на того, кто сидел в стороне от стола.

Человек, которого пожирал глазами высокопоставленный стражник, производил уютное и несколько забавное впечатление. Полный, русый, краснощекий бородач, он по-мальчишески обхватил ногами спинку стула и положил подбородок на сцепленные пальцы рук. Увидев, что женщина пришла в себя, весело поднял брови:

— О! Вот мы и очнулись! — пальцы его двигались в такт словам, постукивали по спинке стула. — Дайте-ка ей выпить для бодрости…

Офицер стражи почтительно усмехнулся. Бритоголовый подал на подносе стакан с мутно-коричневатой жидкостью.

— Не бойся, не отрава, выпей до дна!

Горьковатый, пахнущий весенними почками напиток оказался волшебным. Оцепенение, подавленность, остатки тошноты исчезли мгновенно; даже посиневшая рука как-то сразу сделалась гибкой и почти перестала болеть. Дана приободрилась. Если бы хотели убить, то убили бы сразу — по крайней мере, не старались бы привести в чувство. А может быть, хотят устроить публичную казнь? Но важный бородатый господин смотрит так участливо, весело. Какая у него странная, удивительная одежда! Черная рубашка, переливчатая, словно галочьи перья, с широким блестящим поясом; на цепи из квадратных звеньев — золотой крылатый диск. Похоже на облачение храмового священника и вместе с тем — на военную форму.

— Совсем девочка… Неужели у тебя был такой взрослый сын?

Сочувствует! Слезы навернулись на глаза, впервые за два безумных дня. Забери меня отсюда, ну что тебе стоит, ведь ты сильнее всех этих страшных людей в голубой коже, я вижу, что сильнее!

Он встал и легонько взъерошил ее огненно-рыжую голову. А когда заплаканное лицо робко поднялось к нему — сказал стражнику:

— Нет, какая чувствительность, генерал! Она мне определенно пригодится.

— Дело твое, Священный, — ответил тот, кого назвали генералом.

— Что ты умеешь делать, Дана? Сиди, сиди…

— Шить рубашки, вышивать, готовить пищу и мясо, печь пироги, — радостно заторопилась она, решив, что бородатый хочет взять ее в дом.

— И это все?

(Ему мало? Спаси меня Единый, — не возьмет!)

— Я не знаю, господин… Вообще, я сильная, могу работать в саду, как мужчина. Обучена любви лучше, чем молоденькие!

Он фыркнул, легкомысленно подняв уголки рта:

— Нет, Дана, меня интересует другое. Умеешь ли ты делать что-нибудь особенное, то, что никто не может?

Она только всхлипнула — и опустила глаза.

— А это — твоя работа? — нетерпеливо спросил он, резким жестом поднося на ладони филигранную серебряную сережку с круглым глазком бирюзы.

— Моя, господин. Мне давали монеты, я их расплавляла и делала. Для жены управляющего, для дочери старшего надсмотрщика. Браслетики тоже делала, и колечки сетчатые, как носят в городе.

— Браслетики, — передразнил, расплываясь в улыбке, бородач. — Ах, ты, птица рыжая! — И бросил сережку на стол, к другим вещам Даны. — Собирай свое гнездо, поехали.

— Священный доволен? — хмуро спросил генерал, вставая. У него были красивые седые волосы и смолисто-черные брови. На Дану он так ни разу и не посмотрел.

— Ага! — закивал бородач. — Это славно, что я к тебе зашел, а? — Он ткнул пальцем генерала в живот. — Ну, не стоит на меня обижаться. Отправить ко мне — все равно, что… В конце концов, формальности нетрудно соблюсти. Если вам так уж нужна жертва, мало ли рыжих! Устройте публичный спектакль и успокойтесь.

А Дана складывала свои вещи в сумку и недоумевала: почему пустая забава, умение плести побрякушки из серебряной нити показалась господину важнее всех прочих ее способностей?

…На следующий вечер стадион Висячих Садов был полон. Возле Стены Очищения сбилось не менее пятисот рабов — вся дворня Нары: краснокожие, черные, желтые голые люди, облитые как глазурью, обильным потом. Банщики, повара, садовники, горничные, механики бассейна, негры-носильщики, мальчишки-спинтрии. Все.

По обычаю, зрителям предоставлялась возможность убивать самостоятельно, как им было угодно. Одни стреляли или швыряли камни в толпу под Стеной, другие выволакивали отдельного раба или рабыню, гоняли по полю, тешились. Танит, жена инспектора распределителей, избрала старика — ночного сторожа и долго кромсала его маникюрными ножницами. Когда перебили всех рабов, радиорупоры объявили главный номер программы: стражники Внешнего Круга облили нефтью и подожгли посреди поля рыжеволосую женщину, убийцу своего хозяина.