Битва богов - Страница 89

— Есть в истории ключевые, поворотные моменты, сударь… Знаю, — вы наставляете ее величество и цесаревича-наследника в учении кроткого Христа… да, было время, когда эта вера сплачивала людей, отучала от эгоизма… было, но прошло.

— Попы загубили, — прервал, злобно сопя, Григорий Ефимыч. — Жеребячья порода. Евангелию читают, а духа нет… в душе одна мзда!

— Попы на мзде ставлены! — кстати вспомнил князь и захихикал, радуясь, что поймал нить беседы.

Цыкнув на него, мужик нетерпеливо ударил кулаком по столу.

— Это тоже верно, — потеря искренности, — но не главное… Сейчас не ко времени любая проповедь равенства, человеческих прав плебея. Пусть десять раз евангельская, смиренная, она будет вредна, потому что…

— Погодь, погодь, — снова перебил хозяин. — По моему разумению, я из плебеев плебей; дак что же, у меня и правов нету? Меня надоть в хлеву держать, как скота, да пахать на мне?..

— Ваша мысль, как всегда, летит вперед и обгоняет сказанное мною… Я бы еще дошел до этого — как воля Высших Неизвестных из миллиардов ничем не примечательных людей выбирает группу особо одаренных, таких, как вы; эти-то избранные и творят историю, а остальные — лишь материал для их творчества…

— Ну, такое дело на сухую, не раскумекаешь… А ну, соколики!

Позднее князю Михаилу, прозванному в петроградском «свете» Побирушкой, не раз приходило на ум, что эти двое нарочно спаивали его — чтобы перестал понимать смысл разговора. Просто велеть Побирушке уйти, посидеть в углу с филерами — было бы неумно: обидится, разболтает в салонах о встрече, которую даже «тибетский маг» Бадмаев не решился провести в своем доме… «А зачем Сова вообще втравил меня в эту затею? — долго терзался князь. — Не мог послать провожатым какого-нибудь тупого санитара?» Решил, наконец: «маг» имел на него, Побирушку, свои виды. Должно быть, скуластый не все рассказывает соотечественнику; а тут — лишняя пара ушей… «Сволочи, игрушку из меня сделали, мячик для пинг-понга!»

Как бы то ни было, князь действительно упился; сидел, клюя носом, с глазами снулыми, мутными… и, протрезвев к утру, лишь предельным напряжением памяти смог восстановить отдельные фразы гостя. Князя Михаила, в душе по-детски верующего, демонской жутью пробирали слова о провоцирующей кровавый хаос роли «так называемых светлых сил». Скуластый высмеивал намерение «крестом и молитвой остановить озверелую чернь»; призывал отринуть «болтовню святош, юродствующих во Христе или в Марксе», воскресить «древний, жестокий культ героев, титанов, естественных поводырей слепого человечества»; собрать воедино всех, кто волей и талантом выделяется из «бездарной массы», «воинов духа» — и с их помощью установить в России беспощадную диктатуру. «Прочнейшее из мыслимых сооружений — пирамида»; никаких либеральных извращений, интеллигентского слюнтяйства: на вершине — «Внутренний Круг», богоподобные владыки, в основании — рабы, навеки отученные бунтовать. Каждый подданный империи, согласно уму и заслугам, закреплен, словно строительный камень, на своем уровне пирамиды…

У князя — минута просветления. Возможно, помогла папироса «Оттоман», любезно предложенная гостем. Скуластый показывает эмблему на крышке золотого массивного портсигара: на белом эмалевом кругу в ободочке из мелких бриллиантов — черный выпуклый крест со сломанными под прямым углом концами.

— Знаете, что это?

— Видали-с! — неожиданно для самого себя выпаливает князь. Рука его трясется, столбик пепла падает на брюки. — Сие теософский символ… из Индии, кажется!

Оттаяв от хмурости, с которой слушал он откровения гостя, Григорий Ефимыч зачарованно разглядывает портсигар: поворачивает, чтобы сверкал, пускал вспышки под лампой в ситцевом абажуре… Право, есть что-то детское в чернобородом, ухватистом мужичище.

— Мама, — вдруг говорит он, тыча пальцем в черно-белый знак. — Мама на письмах такие рисует… ага! Я видал.

— Вы наблюдательны. — Посланец Черного города лучится благодушием… правда, несколько удивленным, как если бы при нем ребенок написал интегральное уравнение. — Этим знаком пользовался предок ее величества, принц Карл Гессен-Кассельский; она же помечает им письма в Германию, к друзьям своей юности. Но и государыня, и ее друзья, кстати, состоящие в масонской ложе «Балтикум», рисуют этот знак — суастику — направленным посолонь, слева направо. Я же, как видите, предлагаю обратное начертание…

— И что с того? Велика важность…

— Не скажите! Суастика есть весьма древний символ движущегося и благословляющего солнца: «руки его летят перед ним». Премудрые китайцы, и индусы, и их европейские последователи, — в общем, все добропорядочные мещане от религии, — рисовали Солнце, как и положено, идущим с востока на Запад, чтобы бездарно погаснуть в загробном царстве. И лишь одна занятная секта в Тибете, называемая Бон-по, или черношапочная, чертила суастику наоборот. Нам, в Черном городе, открыта мощь обратной суастики. Солнце, встающее из загробья, несет необъятную энергию потустороннего мира!.. Медитируя на знаке Черного Солнца, можно вступить в союз с всемогущими существами — Высшими Неизвестными — и привлечь их для спасения государства…

— Сиречь, с диаволом и аггелами его, — неожиданно трезво, спокойно-обреченным тоном заключил Григорий Ефимыч.

— Да разве дело в названиях? Не тот момент, чтобы держаться привычных шаблонов… Одно слово вашего доверия, одно только слово, и у вас будет невиданное на Земле оружие, целая армия незримых, вездесущих помощников… Выиграете войну, подавите мятежи черни, станете первой державой мира!