— Отдохнем, друзья! — радушно сказал иерофант, опускаясь на снег и подбирая ноги, чтобы сесть подобно Будде. Красный плащ, широкими полукружиями легший по сторонам от него, придал Бессмертному еще более сходства с традиционной статуей. Повинуясь приглашающему жесту, мы уселись в таких же позах; наши фигуры на белом образовали равносторонний треугольник. Бесновалась поземка, но мы с Баллардом более не ощущали ее укусов, точно злобные порывы ветра обтекали нас и вокруг стояло озеро тепла.
Там, на выходе из Агарти, я хотел вскинуть «вальтер» к рыжему затылку англосакса; но нежданная судорога свела руку, будто кипяток пробежал по венам. Случайность? Не знаю. Но момент был упущен, разведчик подозрительно оглянулся; а тут и створы, пропустив нас, вновь сомкнулись, ощутимо тряхнув землю.
Мы долго шли, сутулясь от сухого колкого снега. Над пирамидальным пиком Меру с ледяными остриями по бокам не светили в этот раз ложные солнца, гора едва виднелась сквозь пелену низко летевших облаков.
Вдруг иерофант задержал шаг и с улыбкою, как ни в чем не бывало, обернулся к Питеру. Так могла бы улыбаться только статуя бога Тота.
Рука Балларда с оружием отброшена в сторону; разведчик скорее машинально, чем сознательно, отскочил назад и выстрелил в Бессмертного. Нет, не выстрелил, — только нажал курок, гашетку или что там служило для стрельбы. Нажал дважды, трижды, закусывая губу…
— Не полагаете ли вы, Питер, — безмятежно, словно в своих шахских покоях, заговорил Бессмертный, — что я бы согласился проделать весь этот путь под угрозой действующего оружия? А если бы вы, не дай Единый, споткнулись? Я себе дорог.
Баллард бумажно побелел под веснушками.
И вот мы сидим на снегу по обе стороны от верховного адепта, чувствуя себя вполне беспомощными, отданными на его волю.
— Предвижу все вопросы, — заговорил иерофант. Странным образом, и разреженный воздух сгустился вокруг нас, мы слышали каждый звук негромкого шелестящего голоса. — Ваша догадка верна, Бруно: Убежище не едино внутри себя…
Он помолчал, опустив впалое лицо с чудовищным носом, похожий на старого задумчивого марабу.
— Все это уже было, было… десять с лишним тысяч лет назад.
Говорят, что Дионис, намереваясь вместе с Гераклом захватить крепость, велел панам идти на приступ, полагая их способными устоять в случае землетрясения, однако они были поражены перунами мудрецов и покатились, кто куда.
Флавий Филострат, «Жизнь Аполлония Тианского»
Командный бронетранспортер был надежно звукоизолирован, но канонада достигла такого накала, что дрожь чувствовалась в костях и противно мозжило зубы. Начальник артиллерии Меру, адепт среднего посвящения Внутреннего Круга Хиракша, болезненно морщился. Впрочем, плотность огня надлежало лишь увеличивать. На электронном планшете, где все было обозначено зелеными светящимися линиями, — рельеф гор, огневые рубежи, кряжистый пик над Белым городом и под его толщей объемный лотос помещений, — подползая к цели, ощутимо удлинялся толстый червь подземного хода.
Уступив свое кресло у пульта связисту, Хиракша склонился к смотровой щели.
На ледяном плоскогорье суетились возле атомных пушек, точно ублажая грузных ящеров с длинными шеями, артиллеристы в черных комбинезонах. Орудия вздрагивали, на мгновение чуть втягивая стволы, окутывались жарким маревом. Свирепо воя, будто пытаясь заранее напугать противника, очередной снаряд мчался над наклонным, подобно палубе корабля в качку, рассеченным трещинами полем, над глубокой долиной с замерзшими камнепадами и хвойным лесом на дне — к отрогам горы, странно менявшей свои очертания, то раздуваясь бело-черным пузырем, то становясь уходящим в небо обелиском.
Собственно, сам силовой колпак, выставленный Перевалом, был, как и положено, невидим, — но он искажал перспективу, формы предметов. К тому же, разрывы снарядов то и дело очерчивали его кривизну потоками пламени. Округлость гигантского пузыря проступала в слоях обильного дыма, в тучах пара от растаявших снегов.
Из пасмурной высоты склонились к горе, прятавшей в своих недрах проклятый Белый город, лебединые шеи ракетных трасс. Это помогают полевым батареям внутренние боевые комплексы Меру… Несмотря на светофильтр, у Хиракши зарябило в глазах от одновременно вспыхнувшей полудюжины солнц. И до чего же обидно, что вся эта необузданная мощь, которой было бы достаточно для уничтожения целых царств, — всего лишь пиротехника, фейерверк, бессильный против гнезда раскола!..
Допущенный к важнейшим архивам (кроме, конечно, хранилищ Святой Святых), Хиракша знал в основных подробностях эти позорные события, случившиеся почти сто лет назад. И каждый раз, вспоминая о них, злился на основателей Меру: надо же! Они, видите ли, собирали по всей Земле Избранных, уцелевших после Гнева Единого! Тех, кто успел уже обжиться среди низших рас, a то и завести ублюдков от «коротконосых» самок, людей потерянных, опустившихся, с больным сознанием, помраченным Катастрофой… Никакого отбора, никакой бдительности! Было, было кому тогда начать в священных стенах Черного города проклятые, разлагающие молодых разговоры о (подумать только!) вине Внутреннего Круга перед человечеством, о необходимости покаяния, искупления «греха» просветительством, оздоровлением жизни убогих племен, проповедью всеобщей любви, милосердия… было кому породить и поддерживать весь этот утопический бред! Терпеливо, тихо, втайне от глаз тех, кто не изменил уставу Круга и законам погибшей родины, — тысячелетиями мозговая проказа подтачивала Меру. Она проникла и в Ложу Бессмертных, лишая их беспощадной твердости. Когда общине, наконец, удалось наладить производство собственных машин и оружия, заменить технику, оставшуюся после потопа, давно пришедшую в негодность; когда стало возможным решительными действиями вернуть власть над миром, создать новую планетную империю, — иерофанты дрогнули! А тут еще роковая находка в пещере…