Битва богов - Страница 62

— Нет, — покачал головою отшельник. — Такой путь не для меня. На крови поставишь ты мой престол, на обмане и предательстве. Мне ли перешагивать через трупы Тиберия и Германика, сталкивать меж собою армии? Бог отвернется от меня, Великодушные изгонят из своей среды. Как ты не понимаешь? Давая помощь из рук, обагренных кровью, я тем самым развращу людей, смешаю для них понятия добра и зла. Пусть лучше будут бедны, но не приемлют благ, добытых преступлением.

Адепт встал, сделал несколько шагов к выходу из пещеры. Остановился на грани полутьмы и слепящего солнца. За холмами, за плавящимися в мареве дюнами на длинных паучьих ногах ступала цепь верблюдов. Он рывком обернулся:

— Добро, зло… Что знаешь ты о них, блаженный?! Когда Внутренний Круг властвовал над всей Землею, покой и ясность, мир и постоянство царили повсюду; каждый знал свое место, и Бог был среди нас… А кто такие Великодушные, ведомо тебе? Адепты, отколовшиеся от Меру, изменившие клятве. Какова их цель? Для чего они используют тебя, твой дар мыслителя и пророка? Не отбросят ли, выжав, точно спелый гранат?..

— Неужто затем издалека приходили ко мне наставники, терпеливо учили владеть собой, управлять жизнью тела? Для того ли, чтобы выжать и выбросить, объясняли мне мудрость «Бхагавадгиты», Платона и Гаутамы?..

— Ну, ты же не раб с киркой или лопатой! Все человечество должен ты привести под ферулу Великодушных, чтобы удовлетворить их жажду первенства, их сумасшедшую тягу к власти!..

Молчал Ессе, глубоко задумавшись. Гость понял, что наконец-то задел одну из самых больных его струн. Отшельник давно сомневался: не впустую ли потрачены юные годы и первые, самые чистые силы души? Суровый пост, адова печь пустыни, тяжкий путь в запредельных мирах, во имя непостижимого совершенства — и это в неполные-то двадцать лет, с пылкой семитской кровью, вместо всех радостей жизни! Наверняка он еще не знал женщины — да и узнает ли?.. Впрочем, мальчик взращен фанатичной сектой ессеев, отсюда и его прозвище.

— Порою мне и вправду кажется, что я раб, игрушка в чужих руках… — Голос аскета дрогнул, юноша страдал неподдельно. — Если я оставлю Белых учителей, то окажусь в руках Черных. Свободным же не быть мне никогда…

— О, ты знаешь, как слушают тебя люди, как безоглядно идут за тобою! Такая большая сила не может оставаться без надзора.

— Страшно, страшно ощущать эту силу! — почти простонал Ессе — и вдруг уткнулся в ладони. Открытость его чувств была трогательна; даже серые губы адепта чуть растянулись, тронув ямочками носатое лицо, в профиль похожее на кирку. — Зачем ты дал мне ее, Господи?! Вдруг изберу неверный путь — и вместо закона любви принесу людям…

— Так и случится, — веско проговорил гость. — И никаким Великодушным не удастся здесь что-либо изменить. Сколько бы ни твердил ты людям о доброте и милосердии, все будет иначе. Верующие станут по-разному толковать твое учение, каждое слово — тем более, многократно искаженное переписчиками — выворачивать так и сяк… Самые пылкие и необузданные, споря между собою, схватятся за мечи — и польется кровь, Ессе, во имя любви хлынет кровь!.. А иные, волки в овечьей шкуре, назовутся твоими наместниками и первосвященниками, воздвигнут себе дворцы пышнее царских, и за стенами их будут неслыханно ублажать плоть…

— Да, да, да! — дрожа и покрываясь потом, шептал, точно в горячке, юноша. — Я знал, я предчувствовал все это! Самому себе боялся признаться!.. Да, да…

— Во имя твое, — безжалостно продолжал адепт, — создастся новый Внутренний Круг, куда более дикий, жестокий и кровожадный, чем наш, накопивший мудрость сотен веков…

— И ничего… ничего нельзя сделать, чтобы…

— Только одно. — Адепт неторопливо, внушительно поднялся. — Уйди от соблазнов ложного, развращающего человеколюбия. Неси людям правду Черного Ордена, правду героев, могучих миродержателей!..

— Но тем помогу я закрепить несправедливость, вечное неравенство человеческое!..

— Не человеческое. Установленное Богом. Вот — Его истина, а не рабий лепет Великодушных! Неравенство ария и монгола, брамина и шудры; сильного, владеющего мечом и золотом, и слабого, возносящего молитвы. Его не перехитрить, не обойти, не отменить даже самой лучшей проповедью. Пятнадцать тысяч лет учению Меру, зримый символ которого — пирамида. Берешься ли ты создать нечто более устойчивое?..

— Нет. Мне приходило в голову иное, — подняв глаза, полные слез и муки, прерывисто заговорил Ессе. — Здесь недалеко есть скала, похожая на столб. Забраться туда — и прыгнуть… Мне кажется, что я не разобьюсь. Кто-то ласковый и сильный подхватит… понесет выше, выше… и больше не узнаю я сомнений, и все станет легко!..

— Что ж, проверь! — сощурив водянистые глаза, сказал адепт и сделал шаг к отшельнику. Решение было принято, посланец Ордена более не колебался. — Если все случится именно так — значит, Бог с твоими Великодушными, а не с Меру. И я во всем неправ.

Уперев немигающий взор в расширенные от боли зрачки юноши, адепт повторил — и вся мощь орденского внушения была придана его словам:

— Проверь. Сделай это. Прыгни со скалы. Бог ангелам своим заповедает о тебе, и на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень. Иди. Иди!

Встав с ветхой подстилки, не отрывая глаз от гостя, — подобно малому птенцу, завороженному змеею, юноша сделал один шаг, другой… Остановился. Пошатнувшись на исхудалых ногах, закричал, будто его резали:

— Не стану искушать Господа моего, не усомнюсь в нем и на мгновение! Отыди от меня, дух зла! Сгинь, пропади навеки!..